Дмитрий Шеваров

Занавес закрылся, детство кончилось, а мальчик, сыгравший в домашнем спектакле волшебника, продолжал всю жизнь творить чудеса

ИВАН Сергеевич Тургенев любил вспоминать, как в детстве нашёл в кладовой родительского дома старый колпак с нашитыми золотыми звёздами, нахлобучил его на себя и появился в таком виде перед матушкой. И тут мать вспомнила об одном домашнем спектакле, где именно в этом колпаке выходил на сцену Вася Жуковский. Будущий поэт играл в том детском спектакле волшебника.

Василий Андреевич Жуковский и во взрослой жизни не оставил эту роль и очень многим людям являлся как добрый волшебник или ангел-хранитель.

Десять лет назад впервые в одном издании были собраны воспоминания о Жуковском¹. И среди отзывов шестидесяти мемуаристов нет ни одного прохладного, равнодушного или скептического:

«…его небесная душа! Он святой…»;

«…его прекрасная душа есть одно из украшений мира Божьего…»;

«Когда только вспоминаю о нём, мне всегда становится так отрадно: я сам себе кажусь лучше…»;

«В нём точно смешенье ребёнка с ангелом…».

И надо заметить, что все эти отзывы не посмертные, не внушённые скорбью и громкой славой. Они принадлежат людям, знавшим поэта близко, по-cвойски.

Его миролюбие и добродушие порой сказывались в самых неподходящих для того ситуациях. К примеру, в 1812 году Жуковский дал обет, что с изгнанием французов из России он не пойдёт далее с войсками и сложит с себя военный мундир. Его пытались удержать при штабе, дали орден, но Жуковский был непреклонен. От переживаний он даже заболел горячкой в Вильно, и только после этого его оставили в покое.

Батюшков, Языков, Гнедич, Вяземский, Тютчев, Гоголь… В их судьбах Жуковский принимал совершенно родственное участие. Многие, многие могли бы вслед за Евгением Баратынским благодарно признаться Жуковскому: «Я любил вас, плакал над вашими стихами, прежде нежели мог предвидеть, что мне могут быть полезны прекрасные качества вашего сердца…»

А самоотверженное заступничество за Пушкина! А спасение из крепостной неволи Тараса Шевченко! Даже если бы Жуковский не написал ничего своего, его имя и тогда осталось бы в мировой литературе. Ещё в 1821 году Батюшков писал другу:

Жуковский, время всё проглотит,
Тебя, меня и славы дым,
Но то, что в сердце мы храним,
В реке забвенья не потопит!
Нет смерти сердцу, нет её!..

Поэт Иван Козлов каждый вечер благодарил Бога за дружбу с Жуковским. Будучи слепым, Козлов страдал, не видя лица собеседника. И как-то Жуковский подарил ему свой бюст со словами: «Ты, брат Иван, ощупай меня хорошенько, рожу мою и узнаешь…»

Будучи, как он сам говорил, «домашним» при дворе, он так порой надоедал своими просьбами, постоянным заступничеством, что великие князья прятались, завидев его на лестнице Зимнего дворца. Можно подумать, что Жуковский был послан самим провидением для смягчения жестокого и чёрствого царствования Николая I.

Николай Лорер вспоминал, как, будучи в Кургане вместе с наследником престола, Жуковский в первый же вечер прибежал к Нарышкиным. «С каким неизъяснимым удовольствием встретили мы этого благородного добрейшего человека! Он жал нам руки. Мы обнимались… Жуковский смотрел на нас, как отец смотрит на своих детей. Он радовался, видя, что мы остались теми же людьми, какими были, что не упали духом и сохранили человеческое достоинство…»

При всей личной симпатии ко многим декабристам, их методы и проекты Жуковский считал чудовищными, потому что они были основаны на насильственном принуждении власти к реформам. Жизнь Василия Андреевича при дворе указывала современникам другой путь влияния – сугубо нравственный. Девиз Жуковского: «Будь светом и всё осветишь».

В 1817 году Василий Андреевич избран учителем русского языка при великой княгине Александре Фёдоровне. А в середине 1820-х поэту поручается дело особой государственной важности – он назначен наставником цесаревича Александра, наследника престола. Эту должность Жуковский будет самоотверженно исполнять вплоть до августа 1839 года².

Отмена крепостного права, случившаяся уже после смерти поэта, вряд ли могла бы произойти без благотворного влияния Жуковского на будущего императора Александра II.

Василий Андреевич начинал свой путь в литературу с переводов, которые публиковал Карамзин в «Вестнике Европы». Жуковский был нашим первым профессиональным переводчиком. Пожалуй, никто за два последних века не сделал столько для культурного сближения России и Европы, как Жуковский. Прусский король писал ему однажды: «Надеюсь, что никогда не заставлю краснеть Вас при мысли, зачем Вы обнимали меня, как друга…»

Всероссийскую славу принесло 29-летнему поэту стихотворение «Певец в стане русских воинов», написанное Жуковским «после отдачи Москвы» неприятелю, «перед сражением при Тарутине». Современник писал, что впечатление от этого стихотворения, моментально разошедшегося в списках, «неизобразимо. Это был воинственный восторг, обнявший сердца всех. Каждый стих повторяем был, как заветное слово...»

Сегодня имя Жуковского кажется почти античной древностью. Современные дети путаются в его Ундинах, Светланах и Людмилах, как в длинном прадедовском кафтане. Но ведь архаичными баллады Жуковского казались многим ещё в пушкинские времена. Пародии на произведения Василия Андреевича сочинял молодой Кюхельбекер (позднее Жуковскому пришлось буквально вытаскивать его из петли).

При этом слог Жуковского единодушно признавался новаторским, а друзья первое время пеняли ему за введение в русскую словесность иностранных заимствований (среди них – таких привычных нам слов, как армия, партия, нация, марш). Выдающийся наш историк Сигурд Оттович Шмидт установил, что именно Жуковский впервые употребил слово интеллигенция в привычном нам значении (в дневниковой записи от 2 февраля 1836 года).

«Никто не имел, – считал Пушкин, – и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его…»

Хочется привычно добавить, что Жуковский опередил своё время, но поостережёмся таких банальностей. Жуковский пришёл в этот мир вовремя. Только тогда поэт мог быть так искренно любим и обладать таким безграничным влиянием. Только в первой половине девятнадцатого века человек, которого звали «ангелом», мог быть равно высоко оценён и обществом, и властью.

Наших дней Жуковский, боюсь, не вынес бы, не пережил. Сгорел бы от стыда и сострадания. Вспоминаются слова, написанные одним из первых биографов поэта доктором Карлом Зейдлицем: «Стихи “Вадима”, полные мечтами о чудесах, вере и любви, сделали глубокое впечатление на сердца… Идеальность осветила ещё раз, хотя на короткое время, тогдашнее общество… Войдёт ли когда-нибудь эта идеальность снова в жизнь? Бог знает…»

Высокое положение при дворе не мешало Жуковскому говорить правду в глаза и всесильному шефу жандармов, и самому царю. В Европе к нему прислушивались не только коллеги-литераторы, но и политики. Самому поэту более всех других стран была симпатична Англия. Её Жуковский полюбил со времени первой своей поездки в Лондон. Вернувшись домой, он шутил, что согласен остаться в Англии даже коровой. Ему представлялось, что коровы там особенно счастливы.

Но своё последнее счастье Жуковский нашёл в Германии. Здесь к радости всех своих друзей он, наконец-то, женился – на 60-м году жизни. Здесь он умер – в апреле 1852 года. И вместе с православным священником за гробом Жуковского шёл католический декан Баден-Бадена, пожелавший всенародно отдать дань уважения русскому поэту. В эти годы в Германии сложилась легенда, что по матери Жуковский – немец. (На самом деле его матерью была турчанка Сальха, в крещении – Елизавета Дементьева.)

«Промчались веки вслед векам…». Дочь Жуковского вышла замуж за сына Александра II великого князя Алексея. Их сын, тоже названный Алексеем, в 1932 году был расстрелян в Тифлисе. Его дети, по счастью, остались за границей, и теперь потомки Жуковского живут во Франции, Германии и за океаном, в Америке… Славный род продолжается.

Недавно, благодаря многолетним трудам Эммы Михайловны Жиляковой, профессора Томского университета, увидела свет переписка Василия Андреевича Жуковского с Авдотьей Петровной Елагиной³. Всякий, кому посчастливится взять в руки эту книгу, кто углубится в неё, будет захвачен этим удивительным эпистолярным потоком. В нём столько свежести, любви, нежности, творчества и мысли, что одного прочитанного письма может хватить и уму, и сердцу на весь день.

Переписка Жуковского и Елагиной – это именно та живая, трепетная, документальная классика, которой порой так не хватает при изучении классики художественной. Всего лишь два-три письма из этой переписки могут дать подросткам представление о духовной атмосфере золотого века русской литературы. А для кого-то из ребят письма Жуковского и Елагиной, возможно, стали бы открытием того, что высокая, истинная дружба между мужчиной и женщиной – в традиции отечественной культуры; это вовсе не «пуританский миф советского времени».

Ничем не омрачённая дружба Василия Андреевича и Авдотьи Петровны продолжалась полвека, буквально от колыбели до гроба. Авдотья Елагина (урождённая Юшкова, в первом браке – Киреевская) – племянница Жуковского по отцовской линии. Рано потеряв мать, Дуняша вместе с двумя сёстрами оказалась под опекой тетки Екатерины Афанасьевны Протасовой, матери Маши и Саши Протасовых. В 1804 году Екатерина Афанасьевна попросила своего сводного брата Василия Жуковского (к тому времени 21-летнего выпускника Московского университетского благородного пансиона) заняться образованием её подрастающих дочерей и Дуняши. Молодой учитель влюбляется в Машу Протасову, а Дуняша станет его поверенной в сердечных делах, верным другом влюблённых.

О силе и постоянстве этой дружбы можно судить хотя бы по обращениям Жуковского и Елагиной друг к другу. Уже далеко немолодые люди, они по-прежнему начинают письма с радостного, почти детского, оклика: «Жукачка милый!», «Милый ангел мой Дуняша!», «Милый брат!..», «Милая моя сестра!», «Милый Жук!», «Милая душа Дуняша!».

Авдотья Елагина пишет Жуковскому 6 апреля 1819 года: «Сердце моё так привыкло жить вами …, что я никак не могу ограничить себя собою. Счастие от мужа, счастие от детей всегда хочу делить с вами…»

Предлагая читателям «БШ» небольшую подборку писем Жуковского, необходимо сказать, что одной из главных тем переписки Василия Андреевича и Авдотьи Петровны была тема воспитания и обучения детей, семейная педагогика и домашнее обучение. Жуковский и Елагина первыми в России ввели педагогику в ряд научных дисциплин.

Елагина являлась не только хранительницей очага и многодетной мамой, но и создательницей «Библиотеки для воспитания» – это было первое в России научно-методическое издание по педагогике. Для него Авдотья Елагина переводила на русский язык труды выдающихся европейских педагогов и философов, таких как: Песталоцци, Локк, Мария Эджворт, Ф.Г.Х.Шварц, П.Гизо, Ж.-П.Рихтер… Первые номера «Библиотеки для воспитания» вышли в 1843 году. Был у Авдотьи Петровны и план по изданию ещё двух библиотек для семейного чтения – лучших романов мира и сказок.

Жуковский придумал первый отечественный детский журнал (он назывался «Муравейник», и главными его авторами и читателями были именно дети). В свои уже преклонные годы поэт стал заботливым отцом двоих детей – дочки Саши и сына Павла. Василию Андреевичу удалось пусть и не во всей полноте, но применить свою педагогическую систему для блага собственных детей. И это тоже было счастьем…

Его стихов пленительная сладость
Пройдёт веков завистливую даль…
И не только стихов, добавим мы сегодня, но и писем.

 

«Дело не об том, чтобы их сделать скороспелками...
А об том, чтобы их сделать людьми»

Педагогика В.А.Жуковского в его письмах А.П.Елагиной

В.А.Жуковский А.П.Елагиной.

Лето 1813 года. Письмо написано вскоре после смерти первого мужа Авдотьи Петровны – Василия Ивановича Киреевского.

…Горесть не есть воспоминание. <…> Воспоминание есть союз другого рода: это милое товарищество, которого и смерть не разрывает, завещание, по которому мы одни исполняем то, что прежде исполняли вдвоём. <…> Вы спросите, чего я от вас требую? Я требую, чтобы вы себя переломили; чтобы вы, дав волю настоящей горести в первую минуту, решительно отказались от всего, что может её усилить; не останавливались бы на ней мыслями … и, наконец, чтобы вы уничтожили вредную, фальшивую мысль, что горесть есть должность. Стараться быть счастливою, сколько возможно, есть ваша обязанность, ибо вы мать … Уверьте же себя один раз навсегда, что воспитывая своих детей для счастия и стараясь сберечь для них оставленное им состояние в наилучшем порядке, вы самым убедительным образом докажете, что память их отца вам дорога. Но чтобы иметь в этом успех, надо сохранить душевный покой, беречь его как некоторую драгоценность…

Самое действительное лекарство от огорчения есть занятие. Это я много раз испытал на себе. Вы имеете два таких занятия <…>: Воспитание ваших детей и хозяйство. <…> Прочитывать в день по странице с Петрушей и Ваничкой не значит ещё их воспитывать. Если где нужна метода и одна постоянная система, то, конечно, в воспитании, ибо здесь каждый шаг, каждая ошибка могут иметь важнейшее следствие на целую жизнь детей. <…> Надо вам самим несколько времени поучиться, чтобы сделаться полезною для детей. <…> Займитесь же сперва воспитанием как наукой, для себя, потом будете исполнять прочитанное на деле.

Ноябрь 1815 года.

Для ваших ребятишек нужен учитель. Пора думать об их порядочном воспитании. Дело не об том, чтобы их сделать скороспелками, выучить тому и другому, что они со временем забудут, а об том, чтобы их сделать людьми.

14 февраля 1821 года.

Принять в дом воспитательницу детей есть одно из важнейших происшествий жизни. Одно из двух: или примешь к себе наёмницу, которая, с холодным сердцем, будет только лишнее лицо в семье, будет брать деньги и даст одно только сухое знание вещей, ненужных, если они не сольются посредством чистой, сердечной нравственности с жизнью и не обратятся в причину или замену счастия; или принять к себе друга, который принесёт в дом новые понятия, новые чувства, оживит круг семьи своим нежным участием, будет всем делиться, из благодарности за дружбу даст благодетельное просвещение и, будучи образователем детей, будет в то же время и товарищем … для отца и матери.

Июль 1828 года.

На ваше письмо спешу сказать одно: я уверен, что Ваня может быть хорошим писателем. У него всё для этого есть: жар души, мыслящая голова, благородный характер, талант авторский. Нужно приобрести знания поболее и познакомиться более с языком. Для первого – ученье, для второго – навык писать. <…> Потом пускай познакомится с нравственными писателями и философами Англии: нам ещё не по росту глубокомысленная философия немцев, нам нужна простая, мужественная, практическая нравственная философия; не сухая, материальная, но основанная на высоком, однако ясная и удобная для применения в деятельной жизни.

17 декабря 1844 . Франкфурт-на-Майне.

Дочка наша цветёт и радует нам душу; и будит много истинного, для нас самих образовательного счастия в её воспитании. <…> Характер её живой и смирный, всегда готова вспылить, но ладить с нею легко и, кажется, уже удалось привить в ней главное: покорность, не сделав её резкою. <…> Большая охотница до ручной работы, может сидеть целый час с иголкой и шить, ни разу не уколов руки. <…> Нет ребёнка, который бы так мало тревожил других своею крикотнёю, и это не вялость, а способность заниматься про себя; она может целый вечер просидеть подле матери за своим столиком и играть своей куклой или слушать рассказы. Само собой разумеется, что её желаниям и чувствам дана полная свобода развиваться самобытно; особенно с большой осторожностью охраняется в ней чувство Бога – до времени не должно к нему прикасаться. <…> Были уже больные и печальные минуты. <…> Первая шлепотня по её нидерландам (каламбурное обыгрывание названия государства Нидерланды – буквально низшая страна, страна внизу. – Д.Ш.) произошла накануне нынешнего нового года.

18 марта 1849 г.

Я бы желал, чтобы вы увидели Павла теперь, он, верно бы, напомнил вам меня мальчиком. В нём всё моё: помоги Бог мне прожить столько, чтобы указать ему прямую дорогу ранее, чем мне она была указана. Помоги Бог дать ему то развитие умственное, которое было бы так животворно для меня, когда бы я получил его вовремя. <…> У него вся моя натура: ему можно дать чудную деятельность воспитанием; такую же, как моя чудная недеятельность, данная мне моим невоспитанием, благодаря негативным попечениям портного Акима Ивановича, Христофора Филипповича Роде, Филата Гавриловича и убийственной лёгкости тех успехов, которые даром приобретал я в Университетском Пансионе, дабы после впрок просолить моё невежество в Главной Соляной Конторе.

3 января 1852 г. Баден.

Время летит и унесёт меня, может быть, прежде, нежели успею сделать что-нибудь для детей моих. Как бы я желал показать вам мои педагогические работы: вы бы нашли их довольно оригинальными; и если бы Бог позволил мне исполнить план мой, то после меня остался бы, для пользы русских семейств, практический, весьма уморазвивательный курс первоначального учения, который солидно бы приготовил к переходу в высшую инстанцию учения. Но план мой объемлет много, а время, между тем, летит; работа же по своей натуре тянется медленно, глаза и силы телесные отказываются служить, и я, при самом начале постройки, вижу себя посреди печальных развалин; это тяжело, но спорить с Божьей волей не должно: жизнь не для того, чтобы что-нибудь здешнее для здешнего сделать, а для того, чтобы научиться при всяком случае уничтожать свою волю перед Высшею.

Подготовил Дмитрий Шеваров

---

¹ В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. – М. : Наука–Школа «Языки русской культуры», 1999. – 726 с.

² Теме «Жуковский-педагог» посвящено замечательное исследование профессора РГГУ академика РАО С.О.Шмидта «Подвиг наставничества. В.А. Жуковский – наставник наследника российского престола» – в книге: С.О.Шмидт. Общественное самосознание российского благородного сословия. – М. : Наука, 2002.

³ Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. 1813–1852. Составление, подготовка текста, статья и комментарии Э.М.Жиляковой. Томский государственный университет. – М. : Знак, 2009. – 728 с. Тираж 800 экз.