Михаил Яснов

О стихах Вячеслава Лейкина

ОДНАЖДЫ мы шли с поэтом Вячеславом Лейкиным по берегу моря. Нас обогнал весьма нетрезвый господин, который то и дело норовил упасть на песок. Слава посмотрел ему вслед и сказал: «Не человек, а барометр – не идёт, а падает».

В другой раз мы были на литературном вечере, его вела дама внушительных размеров, и Слава мимоходом заметил: «Бюст у неё поставлен на широкую ногу».

А однажды он рассказал, как проснулся поутру от «фанфарной» перебранки грузчиков, перетаскивавших под его окном пустые ящики: «Тара-то та? – Та, тара, та!»

А ещё…

Каждая встреча с поэтом Лейкиным оборачивается фейерверком каламбуров, неожиданных ассоциаций, сравнений, иронически переосмысленных цитат – тем филологическим юмором, который отличает не только его собственные стихи, но и работу его учеников. «Школа Лейкина» – уникальное явление в литературной жизни Санкт-Петербурга. Отличительный признак этой школы (как и собственных стихов Лейкина) – эмоциональная распахнутость, абсолютный слух, парадоксальное мышление. Они определяют атмосферу и студийных занятий: вот уже третье десятилетие на эти занятия толпой валят молодые питерские поэты, даже те, кто уже обрёл свой голос и своё место в жизни.

Эта школа родилась в середине 70-х годов – именно тогда он взялся вести детскую литературную студию при газете «Ленинские искры» (естественно, газету тут же окрестили «Лейкинскими искрами»!). Из этой студии вышел добрый десяток современных петербургских поэтов. И результатом еженедельных сходок в ставшей с тех пор знаменитой 448-й комнате Лениздата стали не только стихи этих интересных и разнообразных литераторов – впоследствии Лейкин издал особую книгу, «Каждый четверг в четыреста сорок восьмой», где подытожил примечательные опыты своей работы с юными поэтами, показал, какими блестящими, остроумными и просто умными могут быть занятия в обычной литературной студии.

До этого долгие годы Лейкин работал геологом в Западной Сибири. Писал киносценарии – самый, пожалуй, известный из них превратился в фильм Юрия Мамина «Бакенбарды». Издавал взрослые книги стихов. Начал – безусловно, благодаря работе с начинающими поэтами – писать для детей. Печатался и печатается практически во всех детских изданиях. Вот только отдельную книгу никак не может издать. Но не очень грустит по этому поводу: лишь бы писалось, а там – посмотрим…

Рискну процитировать несколько абзацев из предисловия, которое мне довелось написать к его «взрослой» книге «Герой эпизода»:

«Лейкин начинал реалистом советской эпохи – сегодня в том, что он пишет, больше всего от поэтики и эстетики барокко.

Интерес к барокко как к таковому сопровождал нашу жизнь все семидесятые–восьмидесятые годы – неспроста именно в эту эпоху так обильно издавались поэтические антологии европейского семнадцатого века.

Поэзия барокко с её подспудным трагизмом, с её эмблематикой, оксюморонами и повышенным интересом к собственно поэтической технике стала напрямую перекликаться с эсхатологическими настроениями читающей аудитории, её пристрастиями и жаждой нового. Не тоталитарные устремления классицизма, не революционный пафос романтизма – а именно причудливое, тайное и не всегда добронравное бунтарство барокко оказалось созвучно гуманитарным настроениям общества, стоящего на пороге не только социальных, но прежде всего этических перемен.

Лейкин, начавший активно писать в шестидесятые, поразительно вписывается в параметры такого “низового” барокко, он занимается тем же самым, чем три столетия назад занимались его поэтические предки. У него барочный тип мировоззрения (в его поэтике слово “барочный” легко анаграммируется в цепочке подрифмовок от “порочного” до “барачного” и “оброчного”) – он тщательно культивирует в себе дисгармонию мира, духовные страдания, низменные страсти, иронический скепсис; он драматизирует реальность, он подчёркивает её суетность и по контрасту ищет свой рай в “языковых” фантазиях; он одновременно условен и конкретен, он играет в “сочетание несочетаемого”, в барочный концептизм – остроумное сопряжение далёких идей и образов; он пародирует и мистифицирует культуру, он превращает свои мимолетные переживания, а с ними и поэтическую речь, в клубок конфликтов, увязывая эвфонические метафоры, игровые рифмы и замысловатый синтаксис с простодушными движениями неловкой и ранимой души. Он откровенно театрален – сколько у него сценок, диалогов и монологов, сценических эффектов на уровне неожиданных ремарок и реплик из зала! Он откровенно книжен, воплощая одну из главных идей барокко о том, что мир – это книга, но в этой книге ему наиболее близки страницы, на которых печатаются кроссворды или рассказывается о редких формах стиха.

Барокко называют “трагическим гуманизмом”. Про стихи Лейкина можно сказать то же самое».

Как ни странно – про стихи для детей в той же мере, как и про взрослую лирику. С героями его школьных сценок всё время происходят «перевёртышные» приключения. Кто-то кинул тряпкой в альбом для рисования – но герой не смущается и грязное пятно превращает в картину под названием «Темно», за что и получает пятёрку. Маленький плут, чтобы избавиться от очереди за вкусными пышками, кричит в коридоре: «Наших бьют!» – и спокойно шествует в пустую столовую. А вот недоумение: учитель пения упрекает ученика в том, что ему на ухо наступил мишка, в то время как он-то, наш герой, знает, что наступил – Сашка. А вот вопрос: если не бывать дома, куда будут задавать опостылевшие домашние задания? Наконец, такая философская ситуация – настоящая метафора школьной (да и не только) жизни:

Всё в сказке легко: богатеет батрак,
Рыбёшка из золота ловится,
О землю ударится Ваня-дурак
И молодцем добрым становится.

А в жизни – глядишь: то без рыбы улов,
То молодцы стали недобрыми.
О землю ударился Вася Козлов, –
Лежит с перебитыми рёбрами.

Лейкин пишет резко, жёстко, не гнушается просторечий, сленговых словечек и таких поэтических форм, которые свойственны серьёзным поэтическим медитациям. От такой сбивки взрослости и детскости рождается иронический стих, и Вячеслав Лейкин его культивирует с тщанием и оптимизмом.

Как, например, в этих, самых последних своих стихах.

Мнимый больной

Уроки странным свойством обладают:
Не раздражают, но надоедают.

Увы, такое с каждым может статься,
Что дома вдруг захочется остаться.

И хорошо, и ладно – в чём вопрос-то?
Остаться дома очень даже просто:

Слегка покашляй, покряхти, поной –
И всё в порядке: ты уже больной.

А тех, кто так страдают, так болеют,
С особенным усердием жалеют.

За то, что мальчик пропускает школу,
Несут ему конфеты, чипсы, колу.

Затем, от сострадания урча,
По телефону вызовут врача.

Приедет доктор, до микробов злой,
И шприц достанет с вот такой иглой,

Чтоб каждый день колоть четыре раза
В то место, где скрывается зараза,

Тогда, возможно, вылечится чадо…
Ну, нетушки, мне этого не надо!

Чем это место подставлять уколу,
Уж лучше я пойду сегодня в школу.

Верный рецепт

Мне все говорят, что я приопух –
Талия шире плеч.

«Ты ешь, – говорят, – что твой Винни-Пух,
И утром, и в полдень, и после двух,
И перед тем, как лечь.

Но верный рецепт, спасительный путь
В своём закрепи мозгу:
Съешь завтрак сам, обед с кем-нибудь,
И всё, отдыхай, про ужин забудь,
Ужин отдай врагу».

«Мерси, – говорю, – попали точь-в-точь,
О’кей, – говорю, – ага!
Я как бы и сам бы весьма не прочь
Кого-то просить мне в чём-то помочь,
Но нет у меня врага.

У всех добротою глаза горят,
Друзья, – говорю, – кругом...»
«Ну, это-то просто, – мне говорят, –
Кто все твои ужины съест подряд,
Тот и станет твоим врагом».

Школа спит

Школа спит. Уснули парты.
Спят охрипшие звонки.
Кордильеры и Карпаты
Спят на карте у доски.

Спят приборы, спят модели,
Репродуктор не сипит…
Неужели в самом деле
Безмятежно школа спит?

Вдруг задвигалась доска,
Говорит столу: «Тоска.
Я, когда на мне не пишут,
К сумасшествию близка».

Стонет парта у окна:
«Мне сегодня не до сна.
Мой ушёл с нечестной тройкой.
Жутко жалко пацана».

«Успокойся, бога ради! –
Закричала парта сзади. –
Мой не может с двоек слезть,
Всё равно в нём что-то есть».

Стол заметил с видом важным:
«Что-то есть, пожалуй, в каждом».
Головой качнул портрет:
«Жаль, что в них чего-то нет».

Сразу все заговорили:
«А мои опять сорили!»
«Мой в меня орехи грыз!»
«Мой на мне рисует крыс!»

«У моих мученье прямо:
Постоянно отстают.
Очень сложная программа,
Очень много задают».

«Ох! – сказали парты дружно, –
Пожалеть их, бедных, нужно…»
Стол сердито, как на птиц,
Зашумел на парты: «Цыц!

Ни к чему, – сказал он партам, –
Сострадать с таким азартом.
Год учебный пролетит,
Кто вас, парты, навестит?

Эти Ани, Вани, Вити,
Перейдя в соседний класс,
Вас забудут. Так что спите.
Им и нынче не до вас…»

Партам жарко. Партам тесно.
Спят. И только у окна
Бормотанье: «Так нечестно,
Жутко жалко пацана».

Спят буфет и раздевалка.
Спит, поскрипывая, шкаф…
Если нас кому-то жалко,
Пусть жалеют. Стол неправ.