Мария Порядина

Владимир Германович (Натан Менделевич) Богораз (Н.А.Тан, Тан-Богораз), 15.04.1865 – 10.05.1936, 145 лет со дня рождения

“Образцы материалов по изучению чукотского языка и фольклора”, “Материалы по изучению чукотского языка и фольклора, собранные в Колымском округе” (СПб, 1900)
“Чукотские рассказы” (1900)
“Стихотворения” (1900)

“Образцы материалов по изучению чукотского языка и фольклора”, “Материалы по изучению чукотского языка и фольклора, собранные в Колымском округе” (СПб, 1900)
“Чукотские рассказы” (1900)
“Стихотворения” (1900)

Всю жизнь он ужасно гордился этим прозвищем! Хотя чукча из него… сами понимаете!.. По имени – Владимир Германович Тан – его можно принять за обрусевшего немца, каких у нас было немало. Однако на самом деле фамилия Тан “оторвалась” у него от псевдонима “Н.А.Тан”, изготовленного из настоящего имени. Звали “чукчу” Натан Менделевич, а фамилия паспортная была Богораз.

Богораз-отец был “даином”, учёным (знал “свои талмудические книги” практически наизусть, “на острие шила”, как тогда говорили), но не берёг в детях “старозаветности”, обожал азартные игры и, развлекаясь, мог поднять лошадь за передние ноги. Жил некоторое время в Овруче, вдруг сорвался с места – махнул в Таганрог, обустроился, вызвал жену; сына Натана отдал в гимназию (двумя классами старше учился мальчик Антоша Чехов).

В семье жил странный дух свободолюбия, авантюризма и – стремления ко всеобщей справедливости. Революционеркой была старшая сестра Натана – Перль, по-российски Паша, бестужевка и народоволка (она попадёт под суд по “киевскому делу” и умрёт в пересыльной тюрьме, вместе с грудным ребёнком). Один из старших братьев прошёл через эмиграцию, другой – через тюрьму и ссылку. Неудивительно, что и Натан (он же Владимир¹) с отрочества бредил революцией, ещё гимназистом “пропагандировал идеи” среди рабочих-металлистов, студентом вступил в “Народную волю” – и быстро познакомился с полицейской манерой “хватать и не пущать”. Позже он утверждал, что научный интерес к народному быту зародился у него во время первой “отсидки” в Таганрогской тюрьме: “Именно там для меня началось одновременно общение с народом, человеческое “дно” и Кузькина родительница. Там же, очевидно, родился мой вкус к полевой этнографии в человеческой гуще, и чем гуще, тем приятнее”.

Борьба с режимом довела Богораза до того, что он сперва провёл полтора года в одиночной камере Петропавловской крепости (учил там английский язык), а потом был отправлен на десять лет на Колыму. Морозы стояли умопомрачительные, вместо транспорта – собаки, ссыльные сами заготавливали дрова и ловили рыбу себе для пропитания – “всё своими собственными белыми ручками, кого же заставишь”.И тут Натан Мудрый (так его звали тогда товарищи) вдруг стал записывать русский фольклор – былины, песни народные, да столько насобирал, что составил сразу и словарь “колымского наречия”². А через некоторое время умного и неуёмного ссыльного привлекли к участию в экспедиции к аборигенам. В письме приятелю Богораз сообщал, как идёт работа: “…прожил шесть месяцев с чукчами, чёрт их подери, путешествовал верхом на олене, сплавлялся на лодках – всё это интересно только лишь этнографу”. Так ссылка окончательно превратилась в научную экспедицию.

Причём у Богораза не было специального образования и вообще никакой подготовки по части чукчеведения. Он просто-напросто стал изучать язык, а потом уже подвёл под это дело методическую базу: “Язык является не только орудием для общения с туземцами без посредства переводчиков, часто небрежных и невежественных, – он составляет лучшее средство для познания самой народности – средство безошибочное и точное, ибо из каждой фразы, даже из каждой отдельной формы можно извлечь драгоценные подробности, относящиеся к производственным стадиям, социальным институтам и связанной с ними идеологии”.

Лингвист-самоучка, он изучил луораветланский (чукотский) язык, составил его грамматику, записал и подготовил к публикации кучу текстов, издал словарь. Кроме того, собирал и публиковал тексты на нымыланском (корякском) и ительменском языках, составил очерк грамматики юитского (эскимосского) и ламутского (эвенского) языков. Потом, уже после ссылки, его специально приглашали в Америку, чтоб он исследовал жизнь и язык жителей северного побережья Тихого океана. И на том побережье, и на этом он насобирал и систематизировал огромное количество этнографических, антропологических, археологических материалов… По справедливому выражению прозаика Александра Етоева, Тан-Богораз “сделал для науки и литературы столько, что трудов этих хватило бы на целый научный коллектив какого-нибудь современного института”.

Да, Богораз-Тан оказался не только учёным, но и писателем, причём довольно плодовитым. В начале 1910-х годов книгоиздательское товарищество “Просвещение” в Петербурге выпустило 10-томное собрание его сочинений, – представляете себе объём? И это ещё не весь творческий путь!

Прозаические вещи у Тана, надо сказать, немного чересчур традиционны в плане стилистики и сюжетных линий (“Восемь племён”, “Жертвы дракона”, “Воскресшее племя”). Но зато – кто-то считает это недостатком, а кому-то лишь это и подавай! – в его прозе огромное количество этнографических подробностей, множество ловких и точных зарисовок (особенно из жизни “инородцев”), сцен из народной жизни, – писатель даёт “правдивую картину своеобразного неведомого быта” (Короленко).

А вот поэт из него получился, прямо скажем, не ахти. Его лирика, отмеченная, как принято говорить, печатью гражданственности, часто отличается стилистической беспомощностью. Многие стихи Богораза – либо рифмованное изложение “передовых идей”, почти публицистика, либо типовые, уныло-предсказуемые ламентации, вполне в духе времени:

Быть может, слёз источники живые
Ещё кипят на дне твоей души;
Оставь свои вопросы роковые...
Плачь, скорбно плачь, безмолвно плачь в тиши!

Похоже, Тан-Богораз думал, что так и надо писать – делать из себя гражданский рупор и “выражать чаяния”. Возможно, отсюда и однообразие тематики, и предсказуемость приёмов, и многочисленные штампы. Впрочем, Тан имел свою благодарную аудиторию.

Очень знаменито стихотворение “Перед смертью” – на мрачный сюжет, подсказанный жизнью. В июле 1906 года в Свеаборге, затем в Кронштадте и на крейсере “Память Азова” случился матросский бунт, быстро и жестоко подавленный. Матросы, захватившие один из кронштадтских фортов и поднявшие там красное знамя с надписью “Земля и воля”, были осуждены по всей строгости. Легенда (впрочем, весьма правдоподобная) утверждает, что комендант Кронштадтской крепости, лично руководивший их казнью, велел приговорённым собственноручно рыть себе могилу, да ещё при этом ехидно сказал будущим мертвецам: “Копайте, копайте! Вы хотели земли – так вот вам земля, а за волей ступайте на небеса!” Из этой легенды и вышло стихотворение-реквием.

“Мы сами могилу копали свою,
Готова глубокая яма;
Пред нею мы все в ряд стоим на краю –
Стреляйте же верно и прямо!
Пусть в сердце ворвётся жестокий свинец
И жаркою кровью напьётся.
И сердце не дрогнувши примет конец,
Оно лишь для родины бьётся”.
В ответ усмехнулся старик генерал:
“Спасибо на вашей работе!
Земли вы хотели - я землю вам дал,
А волю на небе найдёте!”
Не смейся, жестокий, коварный старик!
Нам выпала страшная доля,
Но выстрелам вашим ответит наш крик:
“Земля и народная воля!”

<…>

Это стихотворение печаталось в нелегальных газетах, распространялось в виде листовок. Народ его подхватил, по-своему “отредактировал” и запел. Позже, уже в гражданскую, стихи о матросском восстании превратились в знаменитую песню “Расстрел коммунаров” (наиболее распространённая версия – та, к которой приделана начальная строфа: “Под частым разрывом гремучих гранат // Отряд коммунаров сражался…”). Произведение это и по сей день, хоть и нечасто, исполняется хорами как “песня-реликвия”, и звучит весьма внушительно… если не вслушиваться в стихи.

Если же вслушаться, то, к сожалению, обнаружим здесь полный набор типовых революционно-романтических штампов: и “жестокий свинец”, и “жаркая кровь”, и (чуть дальше) “слепые вожди”, и “безумный бой”; а матросские упрёки в адрес генерала (“Старик кровожадный, ты носишь в груди // Не сердце, а камень холодный!”) звучат, несмотря на контекст, довольно комично.

С другой стороны, авторский непрофессионализм иной раз внезапно становится художественным своеобразием. Не зря же говорят, что стихи – это стихия! В “первозданной” неуклюжести стихов есть некая убедительная сила. Ещё одно стихотворение Тана, посвящённое Кронштадтскому восстанию (и тоже ставшее тогда народной песней), начинается словами: “Трупы блуждают в морской ширине, // Плещут волнами зелёными”. Казалось бы, мысль выражена совершенно не по-людски, не по-русски – мало того, что “трупы блуждают”, да ещё и “в ширине”! – но как жутко, чудно живы образы мертвецов, из моря выходящих на берег залива, прямо к царскому дворцу:

Пусть мы расстреляны, в воду мы брошены, –
Будем присягу хранить до конца.
Снова на службу пришли мы непрошены,
Стражу пришли мы сменить у дворца.
Поступью мерной взойдём на крыльцо,
В пышную спальню войдём мы дозором,
Будем глядеть тебе молча в лицо
Мёртвым, невидящим взором.
Будем к постели твоей простирать
Мокрые, длинные, синие руки.
Будем рассказывать смертные муки...
Слушай прилежно, учись умирать!

Уму непостижимо: политическая агитка выполняется в традиционном общерелигиозном жанре “видения”, который внезапно и странно оборачивается колоритной готической новеллой, где натуралистическая достоверность подробностей служит прямоте духовного внушения! “Будем рассказывать смертные муки”, – пусть коряво, но ведь сильно!

Однако сильнее всех стихов и интереснее любой прозы сама жизнь Тана-Богораза. “Два раза объехал землю по широте... <...> Был на коне и под конём. Всякого жита таскал по лопате”, – блистательной россыпью ярких, точных, образных выражений щеголяет он в автобиографическом очерке, написанном в 20-е годы (для словаря Гранат). Невозможно оторваться от чтения! Там есть и премудрый Мендель Богораз – талмудист и картёжник, и дочь его Перль, “добела раскалённая землевольческим огнём”, и гимназист Натан, который давал уроки “грекосам-пендосам” (sic!) и изготавливал бомбы для нелюбимых учителей, и его революционные метания, и колымская ссылка с чукотскими “шаманскими хитростями” (“пишешь вместо чернил оленьей кровью”), и возвращение в Петроград, с прежними идеями и яростным энтузиазмом (тут-то друзья и прозвали его “дикой чукчей”), и писание “палеолитических романов”, и научная деятельность после Октября – с самоироническим комментарием: “…Как много учёности!” Именно после революции (для него уже третьей по счёту) Тан “из художника-писателя, из художественного репортёра-публициста стал… учёным профессором геофака ЛГУ, учёным хранителем отдела МАЭ³ АН СССР”.

Кроме того, Тан – принципиальный безбожник – был директором Музея истории религии, каковым служил Казанский собор в Ленинграде. Как-то раз некая проверяющая инстанция посетила выставку в музее-соборе и заметила, что в принципах экспозиции “отсутствует марксистский подход”. В ответ директор заявил: “Уберите стоящие перед собором статуи Кутузова и Барклая-де-Толли и поставьте вместо них фигуры классиков марксизма. Вот и будет марксистский подход!”Как видно, несмотря на учёность и как бы назло собственным научным заслугам, по умолчанию требующих “солидности”, Богораз до последних дней жизни оставался всё той же “дикой чукчей”.

Он много преподавал, внушая студентам, что самое главное для этнографа – как можно более глубокое изучение языка исследуемого народа и как можно больше полевой практики. К сожалению, к середине 30-х годов стало понятно, что никакие заслуги перед тремя революциями не спасают учёных от воинствующих адептов нового учения… В 1935 году в журнале “Советская этнография” вышла статья о том, что полевая работа, “отдающая сильным душком старомодного народничества, должна уступить свои позиции <…> всюду побеждающему, действенному марксизму”.Этнографическое отделение на географическом факультете ЛГУ было вскоре закрыто, состоялись аресты. Тан всерьёз подумывал об эмиграции, но додумать мысль не успел. Он умер в мае 1936 года – внезапно, буквально “на ходу”, в пути – в поезде из Ленинграда в Ростов-на-Дону. Как это на него похоже!

Напоследок – зарисовка из жизни престарелого профессора. Вспоминает Н.И.Гаген-Торн, бывшая его студенткой: “Несколько наших студентов-этнографов сели в трамвай у университета. Когда трамвай уже отправился, мы заметили, как из МАЭ выбежал Богораз. Он побежал за трамваем, на повороте, у Дворцового моста, нагнал его, на ходу вскочил на площадку. Увидев нас, он весело подмигнул нам и сказал: “В каюры ещё гожусь!””

---

¹ Имя “Владимир” он получил в крещении, вполне формальном; прежнее имя сгодилось для псевдонима. Вообще же Богораз по убеждениям был атеистом и усердно боролся с мракобесием. Среди его газетных, кажется, псевдонимов есть такие, как Шайтан и Чёрта с два!

² Областной словарь колымского русского наречия. Собрал на месте и составил В.Г.Богораз // Сборник Отделения русского языка и словесности Академии наук. Т. 86, прил. № 4. 1901. 346 с.

В сборник вошли 153 песни, 103 загадки, 8 скороговорок, 27 пословиц и 5 сказок, а также очерк “Песни русских поречан на Колыме”.

³ ЛГУ – Ленинградский государственный университет, МАЭ – Музей антропологии и этнографии.