Мария Порядина

2 июня – 170 лет со дня рождения Томаса Гарди (1840–1928) Роман “Возвращение на родину” (выход полного авторского варианта, 1895)

Сейчас, когда литература позапрошлого века стала для нас отдалённой классикой, когда откипели страсти и отбушевали литературные битвы, название романа Томаса Гарди “Возвращение на родину” наполняется для вдумчивого читателя новым, глубоким, символическим смыслом.

Во-первых, книгой этой открылась у автора новая серия романов, по месту действия обозначаемых как “уэссекские”. И дело не в том, что вымышленный Уэссекс топографически привязан к более или менее узнаваемым местностям юго-западной Англии (Дорсетшир и соседние графства), а в том, что Гарди с изумительной точностью воспроизводит особенности уклада, занятий и образа мысли тех, кто живёт в этих краях. Недаром свои “уэссекские” тексты автор впоследствии объединил в цикл “Романы характеров и обстоятельств”, где содержанием и движущей силой является “конфликт основного персонажа (характера) и обстоятельств, понимаемых широко, как социальная среда, корни, окружение” (Н.М.Демурова).

Во-вторых, во время работы над этим романом Томас Гарди сам в некотором смысле совершил “возвращение на родину” – после долгой отлучки взглянул на неё как бы заново. Он как раз недавно женился, путешествовал с супругой по Европе, а потом обосновался в Дорсетшире, в родных местах – патриархальных, традиционных, “деревенских”. Эти годы писатель потом вспоминал как “самое счастливое время в своей жизни”. Наверное, было особое удовольствие в том, чтобы наслаждаться семейным миром и домашним уютом в Дорсете, разыгрывая при этом в рукописи трагедию мрачных страстей на фоне суровых пейзажей Уэссекса.

В-третьих, история создания и публикации “Возвращения на родину” наиболее отчётливо показывает, как дорожил автор своим особым взглядом на людей и жизнь, своей писательской и человеческой позицией. Именно с этого романа начались долгие и мучительные для Гарди препирательства с “миссис Гранди”¹ – общественным мнением. Проблемы, затрагиваемые романистом, были по тем временам настолько остры и настолько “неудобны”, что литература просто-напросто не умела о них говорить, а читатель не умел о них читать, не поднимая визга на тему “ах, как это неприлично!”

Вообще-то работа над романом велась с 1876 по 1878 год, но публикация, которая устроила автора, состоялась лишь в 1895 году. Когда роман только был написан, два журнала (“Корнхилл” и “Блэквудз Мэгезин”), хотя и ждали от Гарди новой прозы, поостереглись публиковать роман: редакторы, не сговариваясь, сочли, что он построен на “опасных” коллизиях, могущих задеть нравственное чувство подписчиков-читателей. Третий же журнал (“Белгравиа”) согласился напечатать “Возвращение на родину” лишь с тем условием, что автор исправит и перепишет “сомнительные” места. Томасу Гарди пришлось пойти на уступки. Он снял наиболее “резкие” выражения, слегка “поправил” характеры, переделал некоторые мотивы и даже изменил финал – отмыл мистера Венна от алой краски и женил на “положительной героине”, невинной жертве обстоятельств. (В первоначальном варианте великодушный охряник, исполнив роль Справедливости Судьбы, таинственно исчезал в неизвестном направлении, а Томазин оставалась тихо вдоветь.) В наибольшей степени, конечно, правка коснулась образа Юстасии и её взаимоотношений с мистером Уайлдивом.

Лишь в издании 1895 года автору удалось восстановить первоначальный текст. Впрочем, кажется, в последующем издании Гарди опять вернулся к более или менее утешительной концовке. Во всяком случае, наши переводчики ориентируются именно на тот вариант, в котором Диггори Венн и Тамзи обретают супружеское счастье.

Хотя, если честно, главное в этом романе – не сюжет, не борьба характеров (точнее – амбиций и упрямств), а множество жизненных событий и частностей, со всем подробным “уэссекским” обиходом, со всем “местным колоритом”, с чисто британским сочетанием уюта и ужаса…

Этот роман весьма хорош для перечитывания. Когда уже знаешь, что стало с героями, когда драматизм их судеб уже пережит, когда фабула не так важна – наступает время эпизодов, мотивов, подробностей. Гарди, спасибо ему вечное, дарит нам одну из блаженнейших читательских возможностей – возможность предвкушения. “Вот сейчас они будут жечь костёр на кургане!” – то есть “мы” будем жечь костёр, и узнаем все местные новости, и переслушаем байки дедушки Кентла, и спляшем с толстухой Сьюзен. “Вот сейчас будет святочный спектакль!” – и вместе с Юстасией я заново переживу её авантюру, надеясь на приятное знакомство, досадуя на неудобство мужского образа, страшась быть узнанной и желая быть понятой… И не обойдётся без нас этот жуткий, но прекрасный, всякий раз напрягающий все душевные силы эпизод – “вот сейчас они будут играть в кости”. Ночью, в степи, страшно и самозабвенно, освещая себе игру – вместо огня – светляками!

И много, много раз мы пройдём по холмам и тропам Эгдона, сквозь вереск и папоротник, под жарким солнцем и в прохладе лунной ночи, слушая голос ветра… Она будет говорить с нами – “та вересковая степь, по которой некогда блуждал легендарный король Уэссекса – Лир”.

Кто не забывает дышать от восторга, глядя в лицо Эгдона, кто не понимает этой красоты, тот – не наш. Пусть это основной герой или даже главная героиня… если ей не понять “нашего”, “родного” – она обречена.

История Юстасии Вэй – вот и пример.

Да, она красавица – так решил автор. Но более никаких достоинств у неё нет, как ни ищи. Особых недостатков, кажется, тоже нет – просто потому, что по вялости характера она не утруждает себя специальным греховодничеством. Всё, что с ней происходит, случается по досадному стечению обстоятельств: как нарочно, к ней решил зайти мистер Уайлдив, как назло, именно в это время пришла миссис Ибрайт, как на грех, и муж не проснулся, хотя Юстасия была уверена, что он просыпается, – и вот из обыденных, малозначительных эпизодов вышла трагедия. Сама героиня вовсе не желала совершить злой поступок и уж ни в коем случае не хотела так смертельно обидеть свою свекровь, но – “так получилось”. Юстасия словно плывёт по течению, пассивная, безвольная, и автор реализует подразумеваемую метафору: как только дело дойдёт до необходимости окончательного выбора, несчастной женщине не хватит воли, чтобы принять решение, – и её буквально унесёт потоком воды.

Дело в том, что Юстасия – при всей своей, может быть, эмоциональности и даже чувствительности – отличается совершеннейшей душевной неразвитостью. Она умеет чувствовать, но лишь то, что непосредственно, шкурно её касается. Её эмоции сродни инстинктам: она радуется, когда ей хорошо, и страдает, когда плохо, – только и всего. Бедняжка почти начисто лишена других эмоциональных навыков: умения сочувствовать, сопереживать, ставить себя на место другого человека, понимать движения его души. Отсюда все беды Юстасии! Если б она умела выслушать и понять своего жениха, она б не строила иллюзий относительно переезда в Париж и, возможно, много раз ещё подумала бы, прежде чем идти замуж за человека, который не обещал ей того, о чём она мечтает, и предложил то, что она ненавидит.

И не проклинала бы потом судьбу… за свои собственные ошибки!

“Я не заслужила своей участи! – вскричала она в горьком негодовании. –
О, какая жестокость – бросить меня в этот неудачно сотворённый мир!”

Так и хочется заметить: на себя посмотри!

Но автор не “осуждает” мисс Вэй – не проговаривает вслух слова осуждения; однако он исподволь даёт нам понять, что не разделяет её мыслей и не одобряет её поступков. Для того он и подчёркивает её ненависть и презрение к тому, что сам он явно любит и ценит, и прежде всего – к Эгдонской пустоши.

Для тех, кто сердцем прикипел к здешним местам, они прекрасны в любое время, при любых обстоятельствах – потому что здесь всё своё, родное. “Если бы надо было выбирать, где жить, я бы из всех мест на земле выбрал бы только эти нагорья”, – говорит Клайм Юстасии в первый же день знакомства (если не считать знакомством тот вечер, когда мисс Вэй была в облике “турецкого рыцаря”). Она же, как будто не слыша, твердит только, что “в Париже есть Бульвары”. При этом образованная и вроде неглупая девушка даже не подозревает, что совсем близко от её дома можно увидеть друидический камень, и живописность старинных артефактов её ничуть не волнует, хотя в доме у неё вместо цветочных вазонов стоят “две древние британские урны, откопанные в одном из соседних курганов”. Душа красавицы неотзывчива к красоте и величию древности; история родных мест для неё пустой звук, – ей не на что опереться духом, и потому Юстасия теряет себя. И мы жалеем её, но не сожалеем о ней.

Наша – и автора – искренняя симпатия будет на стороне тех персонажей, которые (как ни банально это звучит) любят свою родину и желают жить здесь, “вдали от шумной толпы”. Их “благая часть” – не в том, чтобы смириться перед неодолимой силой обстоятельств, побеждающих человеческую волю, а в том, чтобы сделать сознательный выбор. И они выбирают свою вересковую пустошь, потому что не мыслят себя вне этих глухих, отдалённых, пустынных и прекрасных краёв.

“– Эгдон, конечно, страшная глушь, медвежий угол, но я здесь привыкла и нигде больше не могу быть счастлива.

– Я тоже, – сказал Клайм”.

Потому что и для автора, для самого Томаса Гарди эти края – вечный и неисчерпаемый источник вдохновения, воображения и красоты. Одним словом – родина.

---

¹ “Ах, боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексевна!” – восклицает раздосадованный Фамусов в финале “Горя от ума”. А в британской традиции роль ханжеского “общественного мнения” играет персонаж комедии Томаса Нортона “Опережая события” (1798): герои пьесы то и дело повторяют: “Что скажет миссис Гранди?” – причём, что характерно, сама эта достойная дама на сцене так и не появляется. Эта фраза стала крылатой, и образ миссис Гранди настолько “попал в тему”, что в языке британцев появилось словечко “грандизм” – подчинение расхожей морали, преклонение перед пустыми условностями.